Интервью с Михаилом Викторовичем Кирилловым-Угрюмовым об отце Викторе Григорьевиче – первом ректоре МИФИ (1961-1974), студенческих традициях, любви к искусству и Творцу. Беседовала сотрудник кафедры теологии Наталия Федотова.

 

– Что значил для Вас отец?

– Отец был очень важен для меня. Я его очень любил, но у нас были непростые отношения. Он был твердо уверен, что русский мужчина должен быть обязательно физиком и коммунистом. Другого он не признавал. Физиком я был, а коммунистом не был, и отсюда шли наши разночтения. Но его абсолютно пламенная вера в коммунистические идеалы никак не мешала сохранить чистоту отношения к миру. Мы с ним много ездили по стране. Был период, когда я работал кузнецом неподалеку от Псково-Печерского монастыря, и отец приезжал ко мне, будучи большим чиновником – председателем Высшей аттестационной комиссии (1974-1987) (это было большое событие для Пскова!). Его жизнь сначала мне казалась параллельной, а потом стало понятно, что всё нерушимо связано.

Отец был очень нетерпеливым. В тяжелейшие и для него, и для всей страны годы перестройки он захотел исповедаться и причаститься, не помня, крестили ли его в детстве, – собрался и помчался в Данилов монастырь. До этого мы с ним вместе заходили на службы, а тут вдруг сам пошел. В толпе его заметил выпускник МИФИ, ставший настоятелем московского храма Сорока Севастийских мучеников, протоиерей Максим Первозванский, подошел к отцу, поздоровался... Отец Максим его впервые тогда и причастил.

Отец был замечательным человеком, воином. Его не интересовал никакой быт. Его главным служением было служение государству. Дети, семья — второй план. Главное — беззаветное служение государству, и это служение он никогда не предавал.

Москву он знал потрясающе! Знал все столичные храмы, особенно Замоскворечье (Ордынку, Пятницкую улицу очень любил). Во времена моей юности мы постоянно ездили то в Саввино-Сторожевский монастырь, то в Троице-Сергиеву лавру, то в Новгород, то ещё куда-то. Все наши путешествия были какие-то околоцерковные (правда, в то время большинство храмов были закрыты).

Отец был замкнутым человеком, даже для родных, поэтому мне кажется, что он никогда от церкви и не уходил. Просто верил в разной степени государственной дозволенности.

Он очень дружил с тогдашним главным архитектором Москвы М.В. Посохиным, блестяще образованным человеком. Они вместе ездили в архитектурные экспедиции по всей стране. Но реставрационный отряд МИФИ сложился задолго до «архитектурной школы Посохина». Странная вещь, физики ездили восстанавливать Кирилло-Белозерский монастырь!

Символ МИФИ – атомный конь – был придуман художником-авангардистом М.М. Шварцманом, совершенно запрещенным в то время в Москве. Это был такой андеграунд! Кстати, он был очень верующим человеком, и дружба с ним была чревата последствиями. Советские истории сейчас сложно понять. Молодежь считает, что это было стеклянное время, аквариумное, когда все были замкнутые, друг друга боялись, но это не так. Отец жил какой-то своей духовной жизнью, жил непрерывно, ни у кого не спрашивая.

При нём в МИФИ была вольница, хотя он был довольно строгий человек. У нас проходили премьеры фильмов А.А. Тарковского, лекции читали А.И. Комеч, С.С. Аверинцев, Л.Н. Гумилев. (Вся Москва приезжала на эти лекции, стояли по всем лестницам!) Два замечательных театра — Шестое и Восьмое творческое объединения ставили собственные спектакли. Например, на стихи учившегося в МИФИ поэта Сергея Павлова был поставлен спектакль «Остановка». Была уникальная школа джаза – одна на весь СССР! – вёл её А.Н. Баташёв, вырастившая поколение фантастических музыкантов! С.В. Ямщиков рассказывал нам про реставрационные открытия. Отец давал автобусы, и я каждое воскресенье возил студентов по московским храмам и подмосковным монастырям. И это было в советские времена! Отбоя не было от желающих! Когда надо было, отец всё это прикрывал, защищал своим авторитетом и следил за всем очень внимательно. И всё это любил! Ему доверяли, потому что он был нестяжатель. Заподозрить его в какой-то корысти было невозможно.

– На Ваш взгляд существует ли взаимосвязь между наукой и религией?

– На днях мы с друзьями были во Владимире. Там в Успенском Княгинином монастыре служит священник Михаил Морычев, выпускник МИФИ (он работал на кафедре физики плазмы). Он хорошо сказал: «Дело науки — исследовать, а интерпретировать может только человек верующий, потому что интерпретация — дело Божественное». В этом смысле физика, если она доходит до такого видения мира, когда уже понятно, что во всем есть одна причина и одно начало – Бог, то становится жить понятнее и легче.

Создателю квантовой механики В. Гейзенбергу принадлежат слова: «Я всю жизнь пил из чаши сомнений, на дне которой был Бог» (имеются ввиду сомнения научные). Немногие могут эту черту перейти, чтобы из гностицизма и научного познания мира уйти к Божественному пониманию и видению мира целиком. Но настоящая физика видит мир во всех его взаимосвязях. Так этот мир видели Н. Бор, А. Эйнштейн, В. Гейзенберг и многие другие физики. Несколько недель назад я был в Борке, смотрел фотографии замечательного нашего отца Павла (Груздева), где он стоит рядом с Л.А. Арцимовичем. Вся Борковская школа исповедовалась и причащалась — восемь академиков духовно окормлялись у юродствующего небольшого роста босого батюшки с четырнадцатью годами лагерей за плечами! Они без веры жить не могли!